Шел 1878 год. В Риме умер первый король Италии Виктор Эммануил II, в Чехии создали социал-демократическую партию, в Америке - футбольный клуб "Ньютон Хит", известный сегодня как "Манчестер Юнайтед", в Берлине зарегистрировали патент на изобретение сетки-рабицы, а в Киев приехала знаменитая актриса Евлалия Кадмина.
Актриса переехала сюда с мужем – итальянским врачом Эрнесто Фальконе, с которым познакомилась, будучи в Милане.
Кадмина с большим успехом пела на сцене Киевского театра. Только на премьере оперы "Аида" занавес поднимали пятнадцать (!) раз. Затем была успешная партия Маргариты в "Фаусте" Гуно, потом "Гугеноты" Мейербера и "Русалка". Кадмина пробует себя и в драматическом театре, с успехом сыграв в "Грозе" Островского.
По воспоминаниям современников, у Кадминой была конкурентка – оперная и камерная певица Эмилия Павловская. Поклонники примы не принимали Кадмину, демонстративно ее освистывали и даже подкупали прессу. В такой напряженной обстановке Евлалии было тяжело работать. Кроме того, у нее начался разлад в семейной жизни. Фальконе, видя внимание к супруге со стороны театральных поклонников, очень ревновал Кадмину, из-за чего в семье все чаще возникали скандалы.
В конечном итоге супруги расстались. Фальконе вернулся в Италию, а Кадмина уехала в Харьков. Здесь-то и развернулась настоящая драма, повлекшая таинственную смерть актрисы.
Драма становится трагедией
С начала ноября 1881 года в харьковском театре давали “Василису Мелентьеву” Островского. Зал был полон. Состоявшуюся днями ранее премьеру публика встречала с восторгом.
Газета "Южный край" за 4 ноября 1881 года писала: “Состоявшийся 2-го ноября бенефис Е.П. Кадминой привлек многочисленную публику, которая сверху донизу наполнила театр; свободными оставалось несколько кресел. Бенефициантка, как и следовало ожидать, вызвала шумныя овации, выразившыяся в массе подношений, громе рукоплесканий и многочисленных вызовах”.
4-го числа спектакль остался незавершенным. После антракта актриса, едва начав играть, побледнела и опустилась на сцену. Публика замерла. Под нервное шипение директора театра “Занавес! Занавес!” несколько рук неловко подхватили Кадмину. Ее поскорее унесли со сцены…
Прибывший с полицейским урядником помощник губернатора поручик Иван Сергеевич Шиллер первым делом поинтересовался, где труп.
“Слава Богу, жива”, - замахал руками директор театра, тут же наткнувшись на сдержанный, но пронизанный раздражением вопрос о цели приглашения полиции. Шиллер не любил ни театров, ни пьес - ничего, что связано, как сегодня сказали бы, с шоу-бизнесом, - а более всего не терпел бестолковой беготни и траты времени.
“Ну, как же? – недоуменно воскликнул директор. – А публика?.. Они же нам весь театр разнесут!”
Публику следовало как-то унять. Как это делается, Шиллер не имел ни малейшего представления. Дав указание нижнему чину (“Голубчик, сделайте что-нибудь”), он отправился в путешествие по миру закулисья. Менее чем через час он был напичкан слухами, сплетнями, домыслами, предположениями и гипотезами. На попытку самоубийства указывал коробок фосфорных спичек с отломленными головками, найденный в гримерной. Очевидно, перед спектаклем или в антракте актриса отравилась фосфором. Среди возможных причин наибольшей популярностью у опрошенных служителей Мельпомены пользовались зависть, порча и неразделенная любовь. Да и характер, судя по всему, у звезды сцены был не из простых. Якобы однажды прима исполняла Селику в "Африканке", но в антракте ее чем-то рассердили…
“Зеркало в уборной - вдребезги. Один башмак - в лицо горничной, другой - в меня, шубу на плечи… и, как была, босиком в трико, вон из театра!.. Я за нею тоже в одном сюртуке!” Антрепренер Сетов пересказывал историю в лицах, а Шиллер про себя отметил, что играет он прескверно, хоть и старается. Видимо, для театра тоже нужен талант.
Антрепренер догнал актрису дома, и два часа, то угрожая разрывом контракта, который, впрочем, тут же в виде обрывков полетел ему в лицо, то стоя на коленях, уговаривал вернуться и доиграть спектакль. И, наконец, уговорил. Два часа публика ожидала возвращения актрисы на сцену.
Купец-миллионщик Алексей Кириллович Алчевский, бывший на спектакле и немедленно разыскавший Шиллера, чтобы узнать подробности, сообщил совершенно противоположные сведения. Мол, знавал. Постоянно бывала в гостях. Крайне сдержанна. Скромна. Никогда не шутила, никогда никаких разговоров о театральных дрязгах. Всегда одета строго, но с неподражаемым изяществом, как бы стремясь подчеркнуть, что природную красоту и талант искусственные украшения способны только испортить.
А поручику подумалось, что каждый смотрит на мир сквозь разные стекла пенсне. Кому верить? Да, собственно, никому. Фактам. Но, тем не менее, следовало определяться с главной версией.
Как сообщили обитатели закулисья, после приезда в Харьков актриса “сошлась”, “закрутила интрижку”, “отдалась порочной страсти”… В общем, влюбилась барышня в одного офицера Т., который вещал о своей амурной победе чуть ли не на каждом углу. Однако офицер Т. “оказался-то поумнее нашей дивы” и нашел себе барышню с приданным. Актрисочки, конечно, хороши для l'amour toujours, как говорят у нас в Париже, а тут все-таки купеческая дочка. Можно себе кое-что в жизни позволить. И экипажек, и домик, и если в картишки полковые деньги проиграешь, тоже не беда, дел поправимое. И вдруг офицер с невестой появляется на спектакле чуть ли не в первом ряду. Характер у примы неуравновешенный. И вот – печальный итог драматического сюжета, построенного на конфликте противоречивых чувств.
Возможно. Но очень уж складная версия.
Шесть дней спустя
Через шесть дней актрисы не стало. Не помогли ни влачи, ни молитвы сотен поклонников, которые все шесть дней простояли под стенами дома примы. Поручик Шиллер по слухам, донесшимся из высоких кабинетов, был вызван на доклад к губернатору генерал-майору Петру Аполлоновичу Грессеру, который потребовал “обстоятельного изложения с самого начала”.
С начала - так с начала. Родилась в 1853 году в семье калужского купца и цыганки. С 12 лет в Московском Елизаветинском институте, где готовили “строгих гувернанток”, кои в семье нанимателей не позволяли бы себе ничего такого. Однажды концерт воспитанниц посетил пианист Рубинштейн и взял Евлалию под свою опеку. Сам Петр Ильич Чайковский восхищался непревзойденным талантом и даже специально для Евлалии писал музыкальные произведения. Обладала чудесным меццо-сопрано, если это важно. Генерал кивнул: важно все. Сам Петр Аполлонович некогда руководил Петербургской полицией и понимал, что за иную ерундовину, как за хвост, можно вытащить таких чертей из омута.
Далее была Италия, где прима вышла замуж за врача Эрнесто Фальконе, с которым вскоре переехала в Киев. Успех на киевской сцене был огромен: после одного из спектаклей занавес поднимали 15 раз, публика вызывала артистов на поклон.
А к нам зачем? Киевская публика разделилась на группы поддержки различных актрис и пыталась срывать выступления соперниц. В Харькове подобное тоже наблюдалось, но страсти в зрительный зал не выплескивались. Говорят, здесь Кадмину настигла несчастная любовь, завершившаяся трагически. Хотя, это, скорее всего, вряд ли. Поручик достал из кармана аккуратный бумажный сверточек, неторопливо его развернул и высыпал на стол горсть спичечных головок.
"А вот и та самая ерундовина, - подумал Петр Аполлонович. – Это вам не меццо-сопрано. Тут дело почище".
Нашлись в театре среди мусора. Генерал поднял бровь. Поручик парировал: ради достижения цели в отбросах рыться не зазорно. Собственно, сыскная полиция тем и занимается, что роется в отбросах. И самое неприятное – в человеческих. Генерал кивнул.
Итак, убийство. Так что офицер Т. не при чем. К тому же за свои россказни о любовных интрижках с госпожой актрисой он несколько раз был поднят на смех господами офицерами. Раздувать скандал до сатисфакции не стал, что указывает, как бы это помягче выразиться, на повышенный инстинкт самосохранения.
Была версия – какой-нибудь маньяк. Например, поклонник госпожи Фредеричи. С приездом Евлалии в город публика просто разделилась на театральные партии: кадминистов и фредеричистов. Генерал подобных разделений не одобрял и бросил вскользь, что с этими партиями надобно как следует разобраться. В театр – ходи, будь добр, дело нужное, во всем мире признанное. Но лицо и достоинство, будь любезен, сохраняй.
Еще более удручающей выглядела версия – отвергнутый сумасшедший воздыхатель, действовавший по принципу "так не доставайся же ты никому". Но… терпение и труд все перетрут.
Младшие чины тайно обчистили все карманы театральных. Это оказалось куда проще, чем искать маньяка. В кармане у гримера нашли еще несколько спичечных головок. Гример недолго запирался и указал на сына графа N, который якобы специально прибыл в город ради золотого голоса примы. Мол, действовал по его наущению. Подлил яд в воду, а с целью имитации самоубийства подбросил актрисе коробок спичек без фосфорных головок.
Филлеры доложили, что молодой граф из города вроде бы не выезжал. На пятый день его нашли в борделе на Конторской. Заперся в номере, все пять дней пил как в последний раз. На допросе рыдал, каялся. Но вскрылись крайне неприятные вещи: как бы театральная трагедия не было связана с последним покушением на императорскую особу. Молодой граф начитался романтической литературы, возомнил себя карбонарием, сошелся с заговорщиками. С актрисой познакомился еще в Италии, путешествовал за ней повсюду. Прибыл в Харьков, чтобы под видом истории о карточном проигрыше в несколько тысяч взять у Кадминой средства на подкуп надзирателей и освобождение избежавших казни участников цареубийства. И что вы думаете? Получив деньги, тут же спустил их местным шулерам. Актриса каким-то образом узнала, для каких целей молодой граф одалживался крупными суммами. Тот испугался, что будет выдан полиции или того хуже - бомбистам. И вот финал.
"Скажите, вы готовы поручиться за эту версию головой?" – спросил генерал.
Головой поручик мог ручаться только за то, что видел собственными глазами.
"Тогда мы поступим так", - генерал сгреб со стола спичечные головки и отправил их в камин.
"Что вы наделали, ваше превосходительство! Я вас решительно не понимаю!" – воскликнул Шиллер.
"Да все вы понимаете, поручик. Я знаю графа N. Это честнейший человек. Герой Шипки. Ваши известия просто убьют его. А мерзавец, который взял деньги на освобождение заговорщиков и тут же спустил их в карты, поверьте моему опыту, для государства опасен менее всего. К тому же сегодня он якобы во всем сознался, а завтра ему в голову залетят еще какие-либо фантазии. Знаете что? Организуйте его немедленную высылку за границу. Деньги на дорогу я дам лично. Пусть под вашим присмотром напишет вежливое письмо родителям. И надеюсь, это останется между нами. Впрочем, вам никто и не поверит".
"А как же суд присяжных?" – севшим голосом спросил поручик.
"Что такое суд присяжных? Три купца, два мещанина, профессор какой-нибудь философии и прочие в том же духе? Поверьте, есть и иной суд. У вас же была вполне логичная история. К тому же в иной версии вы уверены отнюдь не в полной мере".
Испросив разрешения, поручик повернулся кругом, нарочито щелкнул каблуками и вышел. Для себя он решил побыстрее выбросить эту историю из головы. На дворе стоял ноябрь 1881-го, и до настоящих, катастрофических потрясений было еще далеко.
